Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Бобка — супруга Мурзика, однажды провинилась, ее наказали, с тех пор осторожная, людей сторонится. Только не хозяина. Показатель (так ее прозвали) — куда ушел хозяин, лежит на дороге, головой в ту сторону. От ворот не уйдет, пока не вернется. Вот она, собачья страстная скрытая любовь!
Вихря (еще одна борзая) привел молодой рабочий, скромный такой, воспитанный, живет неподалеку, не то в Коломне, не то в Песках, не поняли; прочитал в журнале «Охота и охотничье хозяйство» рассказ Комарова о борзой охоте — и вот к нему. Пристала собака. Пять рублей заплатил за собаку. А куда девать? Первый хозяин бил. Думал, будет сторожить, а она не сторожит. Он ее бил, ногой пинал. Сосед видел, пожалел и выкупил за пять рублей. Оказалась ворованная. Вихря украли в декабре, полгода назад; при мне приехали за ним. Вихрь белый с коричневым, очень худой, тихий. Вежливый, лапу давал. Много пережил, какой-то печальный. А бежит, земля дрожит. Когда уводили, сжался, в глазах тоска, весь какой-то поникший, грустный-грустный. «Хозяин не любит не выпить. И собаку потерял», — прокомментировал Алексей Никанорович. Сказал без всякого выражения, но от этого слова приобрели особую выразительность. Я рассказываю подробно потому, что вот на таких экземплярах, наверное, художник изучал повадки и характеры животных, и не только животных.
Границы участка собакам переходить строжайше воспрещено, и, надо признать, они, за исключением бегуньи Сильвы, весьма исправно исполняют этот наказ. Забавная сценка. Под плетеной изгородью дыра, ее проделал грач: сажают лук, а он выдергивает, бросает, огурцы тоже, а когда его гонят, ныряет в дыру, летать не желает. У дыры сидят с той стороны соседский Аббас, курцхаар, с этой — Мурзик, грача они не трогают, но если сунется кто другой, поднимают гвалт… Умрешь!
Собакам он воздал должное в творчестве (не случайно взялся иллюстрировать мои «Рассказы о верном друге»). В Дарвиновском музее (тоже поработано было немало) они составили целый раздел, или, говоря по-современному, цикл: собаки на войне; собаки на охоте; собаки друзья человека; сторожевые собаки; собаки и их хозяева. (Делалось в голодные годы, вспоминал он, оплата была натурой — овсом, отрубями, ну, да еще спирт; то, что удавалось достать музею. Тогда же была выполнена серия работ о лошадях, лошади в литературе.)
Живности вокруг много. Две козы, белая и черная, мать и дочь. Хозяева пьют козье молоко. «Натуральное хозяйство», — шутит Комаров. В баках дафнии для аквариума: «Ловлю дафний». У внучки хомячки. А еще скворцы, синички-мухоловки, голоса их все время висят в воздухе. Не редкость услышать и соловья… Хорошо! Рай земной.
Не случайно тут постоянно народ. Когда бы ни приехал, обязательно кто-то есть, в субботу, под воскресенье, особенно много. Еженедельно появляется (приезжает на своей машине) Таня с дочками Катей и Маришкой; частенько наведываются Володя — брат Натальи Александровны, Леня, мальчик, двоюродный племянник. Приезжают, гостят ученые, художники, живут месяцами. Из Коломны приезжают смотреть, как цветет сирень, пиретрум. «Вам не холодно? — осведомляется он. — Какой-то зябкий стал, кровь не та, не греет…» А сам по-прежнему, как повелось уже много лет назад, днюет и ночует в мастерской, в святилище его таланта. Седой, с тростью, в теплой безрукавке, невозмутимый и приветливый ко всем, без различия, откуда и кто ты.
Наталья Александровна побыла с гостями и занялась очередными делами, не тратит время зря. Неутомима: то стучит на машинке в беседке, то возится с цветами, веселая, всегда в ровном расположении духа. Гладиолусы собственной выводки, не желаете взглянуть? Целая плантация гладиолусов. Селекцией гладиолусов она занимается с 1947 года. А вообще увлекаться цветами начали с конца войны; до этого сажали картошку. Сирень была натыкана маленькими хвостинами, сообщает она, потом пришлось срезать и прививать. Сейчас все очень хорошие сорта. Ирисы — «тициановский тон»… (Жена художника, чувствуется!) С ранней весны до поздней осени что-нибудь цветет.
Внучка Мариша тоже спешит вставить слово:
— Посмотри, деда, какая красота. Лилии.
— Зачем выдирали? — охлаждает он ее пыл.
— Я маме…
— Не надо выдирать. Все выдирают… Посмотри, какие облака красивые, — говорит он через минуту, обратив лицо вверх. Следуя за его взглядом, она тоже уставляется глазенками в небо, смешно вытягивая шею и моргая: что там увидел дед?
Прилетел рой пчел. Они каждый год прилетают.
— «Пчела за данью полевой летит из кельи восковой…» — Память у него по-прежнему хорошая, то Пушкин, то Майков или еще кто из классиков приходит на язык.
— Пчела норовит ужалить в самое чувствительное место: под глаз, еще куда-нибудь… Такое зловредное животное… — опасливо произносит Таня, замедляя шаг.
— А ты их не бойся, и они тебя трогать не будут. А мед любишь есть? А кто опыляет растения? — И он безбоязненно берет запутавшуюся пчелу двумя пальцами и затем отпускает ее на волю. Пусть живет.
Каждое живое существо вызывает у него сочувствие.
Маришка притащила ежа: «Отпусти!» (После еще тетя Шура будет бранить: «С тобой бяда. Все у дом волакёт!»)
В сад входить — все заросло, ветки царапают лицо.
— Надо сказать, чтоб подрезали, надоело кланяться… Наташа, ты срежь, шапку снимает!
— Срезать не буду, очень плакать будет, сок течет, — возражает мужу Наталья Александровна.
Дошли до мастерской, тоже надо пригибаться, входя.
— В царских палатах двери были низкие, чтоб кланялись, — шутит художник.
Необычайно интересно беседовать с ним, слушать его.
— Скворец… поет-заливается… люблю! — и не гнушается вставлять в свою песню: курица кудахчет, жеребенок ржет, по-собачьи лает, а то, слышь, иволга… Виртуозно!
Огонек (у печки) — это святое дело. Весь город Москва огонька не видит. Все удобства, кроме огонька…
Вот придет зима, упадет снег, будет светло, тогда и работа пойдет… (Он считает, что работает еще мало, непродуктивно, хотя дня не прожил без работы!)
Вспоминая Шурино угощение (одновременно воспоминание о давно минувшем):
— Пироги пекут у нас неудобные для резки, круглые. Пирог должен быть на четыре угла…
Разговор опять переходит на животных. Внучки ходят в конноспортивную секцию, катаются на лошадях. Катя, старшая, пасла стадо, чтоб потом ей дали прокатиться верхом на лошади. Маришка как одержимая, помешана на лошадях. Обе изучают английский язык, Маришка заявляет:
— В английском языке для неодушевленных предметов и животных одно местоимение.
— Как?! — искренне возмущен дед. — Я бы такой язык учить не стал!
Таня — гостю (она улыбчива, в мать, и любит шутку):
— Маришка как-то перевела: Аня видит неодушевленное животное… Теперь мы ее и дразним: неодушевленное животное…
Комаров:
— Слишком большое
